Обуздать ветер - Страница 20

— А, вот еще вспомнил. Говорят, у вас своих женщин нет, и вы появляетесь на свет из древесных стволов, коряг там всяких…

— Узнать бы, какой пень это придумал?

— Пожалуй, с тебя достаточно людских баек об айрах. Дальше будет хуже, — миролюбиво заметил я, видя сгущающуюся вместе с сумерками мрачность друга.

— Знаешь, в чем самая большая разница между айрами и людьми? — не пожелал совсем уж забросить тему Корень. — Рассказы о нас много хуже, чем мы есть на самом деле, а с людьми — наоборот. Я, когда мальчишкой был, от одной старушки-полукровки много человеческих сказок слышал. Наверное, тогда и захотел среди людей жить. А когда добился желаемого, быстро понял, что к чему.

— Да ладно тебе, Корешок. Люди всякие бывают, — я вновь попытался урезонить айра. — Встречаются и очень душевные. Вот Зоря, к примеру…

— А что Зоря? — презрительно хмыкнул мужик. — Сластолюбивая бабенка. Еще говорит, что в муже души не чаяла…

— Дурак ты, как я погляжу! — мне стало обидно. — Зоря действительно любила мужа, наверное, до сих пор любит. Просто она чересчур живая. Может, какая-то и смогла б на ее месте хранить верность до гроба, но люди-то разные. Я б на тебя посмотрел, если б ты овдовел в расцвете лет!

— А лапуля сейчас при любовнике или только тобой довольствуется? — Корешок не пожелал обсуждать свою айрски-добродетельную особу и набросился на мою грешную девочку.

— А это, дружок, не твое дело, — щас, выложу самое сокровенное, он только этого и ждет. Все-таки крепко сладенькая его тогда зацепила… — Одно могу сказать: лежа на смерном одре, я бы заставил ее поклясться, что хоронить себя заживо она не станет. Не нужны мне такие жертвы, я ее слишком люблю.

— Это, Перчик, не ты ее любишь, это в тебе отцовская кровь говорит, — мрачно проронил айр. — Человеческое себялюбие у тебя изрядно разбавлено.

— А, ну да, это только айры могут быть великодушными и благородными! Чушь, Корень. Я и людей таких встречал, не столь уж редко.

Друг хотел было ответить, но за разговором мы незаметно приблизились к первым домикам, на улице виднелись прохожие, и спор о душевных качествах людей и не-человеков пришлось прекратить.

Вид у Корня был болезненный, уж не знаю, от раны или от усталости, скорее всего, сказались обе. Соплеменников друг собрался искать в их излюбленном месте встречи — на постоялом дворе «Три удода». Я уже предвкушал созерцание устрашающего вида вывески с тремя пирующими косорылыми мужиками, но над дверью сидели три мастерски выкованных хохлатых птицы. М-да, влияние высокодуховных айров, не иначе. В Граде-у-моря, да и в том же Ракушнике питейное заведение с подобным названием не осталось бы без картинки, хоть бы и намалеванной углем на стене.

В зале все тоже оказалось более чем пристойно: пожилой благообразный хозяин, немолодые чопорные служанки и чинная публика, уныло уткнувшая носы кто в миску, кто в кружку. С другой стороны, а на кой нам сейчас приключения? С касами и их хозяевами развлеклись так, что до сих пор икается.

Корень, не выбирая стол, сразу направился к стойке и о чем-то спросил хозяина на местном языке.

— Никого из наших в селении сейчас нет, — пояснил мне. — Я узнал, где живет лекарь, пойдем.

И мы отправились по улице во все более сгущающихся сумерках.

Над дверью лекаря висела вывеска со ступкой и пестиком, с трудом различимая в почти полностью затопившей улицы Совиного Угла темноте. Корень постучал раз, потом, спустя некоторе время, второй, и только тогда мы услышали внутри дома шаги и недовольное ворчание. Дверь отворилась, за ней обнаружился встрепанный старик злобного вида, со свечой в обляпанном воском подсвечнике, весьма неопрятный для лекаря: заросший седой щетиной, в несвежей, изрядно штопаной одежде. Зыркнул на нас, как старая дева на веселых девчонок, и что-то спросил на местном языке. Корень ответил. Я не беспокоился за исход переговоров и вникнуть не пытался (айр научил меня нескольким чужим словам и выражениям, большей частью приветствиям и изъявлениям благодарности, да еще парочке ругательств позабористей), но тут эти двое начали препираться, чем дальше, тем злее. Не выдержав, дернул айра за рукав.

— В чем дело?

— Дело в хваленой человеческой природе! — огрызнулся Корень. — Достопочтенного лекаря, видите ли, оторвали от трапезы, и теперь он просит за свои услуги ни много ни мало три золотых.

Надо сказать, денег у нас оставалось всего ничего, наверное, эти самые три золотых, два из которых — мелкими разменными монетами, а ведь нужно еще за ужин и ночлег платить, да запастись кой-какой провизией в дорогу. От Совиного Угла до Зеленей было с неделю пути по диким землям.

— Нечем платить, убирайтесь отсюда! — старик неожиданно перешел на северный язык, причем говор его отличался чистотой. — Я не намерен обслуживать наглых бродяг, неизвестно как получивших свои раны! Что у вас за пятна на одежде? Кровь? Может, человечья?

Прежде чем войти в селение, мы кое-как ополоснули лица последней водой из фляг, смывая касову кровь и замешанную на поте пыль, но с измызганной одеждой, конечно, ничего нельзя было поделать. Я с нетерпением ждал обещанных Корнем лесных ручьев на подходе к Зеленям, чтобы привести шмотки в порядок и искупаться. Малинка уже пошутила, что придется ей тащить в степь бадью воды, на что я совершенно серьезно попросил попытаться переправить хотя бы кувшин повместительней. Можно было б и насчет золота сказать, но как-то язык не поворачивался деньги клянчить. Три болота, ну к чему я набрался дурного благородства?